Новости

24 мая – День славянской письменности и культуры (День святых Кирилла и Мефодия).

Этот праздник связан с именами святых равноапостольных братьев - Кирилла и Мефодия, которые создали первый славянский алфавит. Азбука получила название кириллица. Пользуясь созданной азбукой, братья выполнили перевод с греческого языка Священного Писания и ряда богослужебных книг.

В Русской православной церкви день памяти святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, учителей Словенских, отмечается 24 мая (11 мая по старому стилю). Почитание их памяти восходит к церковной традиции, существовавшей в Болгарии еще в X-XI веках. В России на государственном уровне этот день впервые отпраздновали в 1863 году в год 1000-летия создания славянской азбуки, в советские годы его пытались возобновить, а в 1991 году празднику был присвоен государственный статус.

День славянской письменности и культуры отметят в России сегодня в онлайн-режиме в связи с ограничениями, введенными из-за распространения коронавируса.

А мы предлагаем посетителям музея познакомиться с рассказами двух авторов - Татьяны Солдатовой-Белецкой и Татьяны Белковской. Надеемся, эти небольшие исследования, возвращающие к нашим истокам, найдут живой отклик и в вашей душе…

/files/198/soldatova-beleckaya-tatya.docx

/files/198/belkovskaya-tatyana.doc

Татьяна Солдатова-Белецкая

РОДНИК ДУШИ МОЕЙ

Что с русским языком происходит что-то неладное, заметно многим из нас.  Русская речь с ее традиционной плавностью, целомудренностью, тягой к музыкальной гармонии почти напрочь сметена агрессивным и мусорным потоком.
Вокруг нас – мутное половодье иноязычных слов и тюремного жаргона. Специалисты говорят о  подавлении англо-американской терминологией нашего литературного языка. Филологи и лингвисты бьют тревогу: «Идет постепенная подмена ключевых слов культурно-исторического сознания нашего этноса. Мы теряем наш прекрасный русский язык. Язык Тютчева и Тургенева, Пушкина и Чехова...  С его глубиной и сочностью».

Стремительно меняется темп и ритм нашей исконно медлительной речи. Особенно это заметно на телевидении и радио, где царит скороговорка. Преуспевает тот, кто выстреливает в минуту наибольшее количество слов. Лихачев говорил, что именно в наши дни очень важно учить детей искусству медленного чтения русской классики. Только так можно вернуть обществу утраченное чувство языка, его красоту и многообразие.

Великий этнограф Владимир Иванович Даль одним из первых понял и доказал, что многонациональная Россия держится не границами – они всегда были размыты – а словом, Великим русским языком. Он считал, что Слово, дар Божий, соединяет и примиряет всех, кто живет в огромной стране. Автор «Толкового словаря живого великорусского языка» предупреждал, что люди, воспользовавшиеся языком для обмана и розни, для возношения хулы и скверны, послужат к разрушению России и навлекут бедствия на весь народ…

Как далеко мы ушли от своего великого языка, от его мудрости?..

ЖДАНОЧКИ

Недавно услышала обращенное к себе: “Дочуш!” Защемило сердце — так всегда обращалась ко мне мама. И  так говорят только у нас в среднерусье, на моей родной Смоленщине.

Я прожила всю свою сознательную жизнь далеко от своей малой родины — на севере. И там тоже много характерных, присущих только этому краю, выражений. Но родными для меня все же остаются слышанные в детстве слова и обороты, язык, на котором говорили мои родители. Дорога мне та полузабытая напевная речь не только тем, что это родной, привычный с детства, диалект, но и своей ёмкостью, живописностью и теплотой. В отличие от сегодняшних, каких-то рубленых, часто заморских, слов. Какой образной и меткой, пробирающей насквозь, была она! Поистине: не в бровь, а в глаз. «... Тонь, ти пойдешь ты за молоком? — с утра слышала я голос тети Маруси, нашей соседки. – « Ну няж (что означает “конечно”), — отвечала моя мама.       

...К нам в гости приходит нянька (тетка моей матери), как все мы её привыкли называть, особо не задумываясь, почему именно “нянька”. Вероятно, в детстве нянчила она мою маму. Мы с сестрами ждем её прихода, поскольку она обязательно принесёт нам гостинец  — жамки (пряники). Они долго беседуют с мамой, обязательно вспоминая свою деревенскую довоенную жизнь. Помню, уходя, она спрашивает: “Ну, ти будете ж вы вешать к празднику (это было накануне Благовещенья) орели?” Я подбегаю к матери, дергаю ее за рукав — меня мучит любопытство: что это такое — орели? Оказывается — качели: у нас было принято почему-то вешать их именно в этот праздник. А мать пекла печенье с различными фигурками птиц. И мы весь день качались на качелях, уплетая вкусные фигурки. Уже когда я родила дочь, нянька, приходя в гости, восклицала, глядя на неё: “Ай, какая краля! И цацек (игрушек) у нее сколько!” А еще кралями у нас называли бусы.

...Мама расчесывает мне волосы и возмущается: “Завела себе кудели! Вон какие колтыхи!” — что означает комочки спутанных волос… Мы идем окучивать картошку и берем с собой капирюльку (маленькие грабли)… А как любила я картошку, отваренную целиком (“в мундире”, значит). А еще больше со шкварками —  жареными кусочками сала. В детстве мы очень любили играть в жмурки (в прятки). “Не черкайся!” — запрещала чертыхаться нам бабушка. Про загулявшего мужчину у нас и по сию пору, наверное, говорят: “Замартовал!” Шлындает — шляется где-то, гуляет. А злую, худую женщину называли зъядовкой. Лихоимец —  злодей, бандит. Оглумили — утомили шумной болтовней, голову задурили. Кочевряжится — капризничает, строит из себя бог весть что. Ряха — чересчур полное лицо; вековуха — засидевшаяся в девках; секля — еще маленькая; свиристелка — не отвечающая за свои слова; чуреки — туфли; подголовашки — изголовье; притулиться — прислониться; пральником называли колотушку, которой отбивали белье на кладке у речки... Я возвращаюсь поздно домой. Мама встречает меня: “Я уже все жданочки прождала, тебя высматривая...” Как-то в гостях у приятельницы, помогая ей готовить, попросила донышко. Она, удивленно на меня посмотрев, спросила: “А тебе для чего?” — “Да вот, лук порезать.” — “Ты знаешь, донышка нет, возьми доску.” Я рассмеялась, объяснив, что это одно и то же.

Уже забываю мамины «выражения”, но иногда неосознанно они все же всплывают. “Купим тебе сапоги к зиме, они шубные” — теплые, значит. Или: “Одень вязанки (варежки), на улице мороз!” Так же вязанкой называли вязаную кофту. Каждый вечер в детстве засыпала я под мамину сказку, порой из её реальной жизни. “Мам, расскажи!” — просила я и, затаив дыхание, слушала её рассказ. Мне порой кажется, что я вместе с ней прошла все те нелегкие годы: так живо она  рассказывала.

Недавно  устроили дома конкурс: кто больше вспомнит “старинных” слов. Словно заново рожденные, они звучали как-то странно оттого, что отвыкли мы их слышать. Вместе с их очарованием ушло очарование тех светлых тихих вечеров, когда в моём далеком детстве вся семья  собиралась за столом у керосиновой лампы. Потрескивал огонь в печке, отец подшивал валенки, а мать читала нам сказки или рассказывала что--то из своей жизни... Так грустно стало, что выпадают эти жемчужины русской речи постепенно из нашей жизни, будто не выдерживая её ритма. Но порадовалась, что, благодаря опять же маминым рассказам, дочь помнит их пока. Пока...

Ах, мама, мамочка, как не хватает в сегодняшнем сумасшедшем ритме нашей суматошной жизни твоей неспешной, плавной речи! А я словно пью из живительного источника, слыша иногда  полузабытые слова…

Об авторе.  Родилась на Смоленщине, в д. Челновая. Закончила Верхнеднепровскую школу №2. 34 года прожила в г. Северодвинске — Центре атомного судостроения. Работала одним из ведущих журналистов в центральной городской газете — старейшем общественно-политическом издании — «Северный рабочий» и в газете «Полезная», выпускающейся под эгидой «СР». Статьи публиковались в общественно-политическом журнале «Город Северодвинск», а также в книге «Флагман отрасли», посвященной ветеранам подводного кораблестроения и 100-летию подводных сил России. Награждена Дипломом Союза Журналистов Архангельской области, Дипломом Союза Журналистов России «За лучшее журналистское произведение» в номинации «Преодоление»; грамотой Института русского языка им. Виноградова РАН к 200-летию со дня рождения В.И. Даля. Номинирована на соискание национальной литературной премии «Писатель года» за 2020 год.

В 2008 году вернулась на свою малую родину, живет с семьей в Смоленске (родственники в п. Верхнеднепровском). 2 года работала внештатным  корреспондентом «Рабочего пути». Сейчас эссе, новеллы... (для души) публикует на портале PROZA.RU, находящемся под эгидой Российского Союза писателей.

Татьяна Белковская

ЯЗЫК ДЕРЕВЕНСКОГО ДЕТСТВА

Деревенский пейзаж неизменно навевает мне воспоминания о детстве.   Особенно зимой. Так и видятся сугробы, в которых можно построить целый город и заблудиться в его лабиринтах, белоснежные равнины до горизонта, перламутром сверкающие под солнцем, дымок над крышами. И становится так хорошо на душе, потому что знаешь, каким теплом пахнёт от натопленной печки, едва переступишь порог, и как здорово забраться на эту печку, лечь и вбирать в себя тепло и запахи родного дома…

Наверно, это возраст.  Он будто проверяет память, заставляя копаться в ней, как в старом сундуке, вытаскивать на свет то один, то другой эпизод из прошлого. И как не вспомнить деньки, когда хата по углам трещала от мороза, окна были разрисованы дивными узорами, а сквозь них просвечивало солнце, от которого узоры искрились и сверкали, и казалось, что день за окном необыкновенный, и хотелось на улицу, окунуться в этот праздник зимы…

ЗИМА, ДЕРЕВНЯ, ДЕТСТВО

Памяти брата Сергея

Какой денёк — морозный, снежный, ясный!

Сугробы выше тына поднялись!

Но просимся на улицу напрасно:

«Перьхали вы, сдалося мне надысь» —

У бабушки на всё свои решенья.

Обречены мы у печи сидеть,

Пить мятный чай с малиновым вареньем.

Варенье, впрочем, можно потерпеть.

Но как обидно в день такой чудесный

Со строгой бабкой печку сторожить…

Хотим гулять, и нам не интересны

Игрушки, книжки и карандаши.

Пробрались в сенцы: не идёт ли мамка?

Отпустит нас на улицу она…

Но тут же голос: «Досыть  хляпать клямкой!» —

И снова наступает тишина…

Ах, Боже мой, ну что же нам придумать,

Ну как бабулю нам перехитрить?

— Скрабочить кошка, видно, будет дуйма.

У хлеве надо волдочку закрыть…

Сама для нас спасительную фразу

Сказала бабка, лёжа на печи,

И за неё мы хватились сразу:

— Ба, можно мы???

— Идите уж, — ворчит.

Шату-бату — и мы уже готовы.

Осталось только юркнуть за порог!

— Серёжа, глянь, ти есть ли печки дровы,

Да не забудьте заложить цепок…

Последнее напутствие бабули

Уже едва мы слышим из сенец.

Счастливые, летим из хаты пулей!

Ну, вот она, свобода! Наконец!!!

Детей соседских быстренько собрали 

(Тут никого не надо долго звать).

В завалах снеговых на белеваре

Затеяли в ховачки поиграть.

Катались с горки всей ватагой шумной —

Наверно, нет чудесней кутерьмы!

Потом сугробы мерили за пуней.

Забав в запасе много у зимы!

Но, правда, дуйма: разыгрался ветер,

Нас заметая пылью снеговой.

Немного посидели под поветью,

Да холодно, пора идти домой.

Не чуем рук, окоченели ноги…

Закрыть забыли волдочку в хлеву…

«Ти вы совсем не видите дороги,

Ти шал лихой береть за голову! —

Бушует бабка. — У людей же дети…

А вы всё по колам, да по вирам…»

Сопим, молчим, и нечего ответить —

Теперь надолго этот тарарам…

Не возражая (в этом мало толку,

Когда мы с ног до головы в снегу),

Носки, вязёнки сунули в пеколку —

И кумельгом на печку, к кожуку…

Память воскрешает не только события, эпизоды, она подсказывает, будто диктует, слова, которые были знакомы и понятны в детстве и которые с годами ушли из нашей речи.  Молодому поколению они могут показаться просто шуткой — приколом, как теперь говорят. А для нас, деревенских детей прошлого века (!) этот «прикол» был родным языком. Многим из нас он до сих пор так же дорог, как и другие воспоминания о детстве.  Земляки-сверстники поймут это стихотворение без «перевода», а для тех, кому незнаком смоленский диалект, адресован следующий комментарий.

Тын — изгородь, забор. Но это слово широко известно.

Перьхать  (перхать) — кашлять. Тоже легко догадаться.

 Сдалося — показалось.

Надысь (надось) — недавно, на днях.

Досыть хляпать клямкой — хватит стучать дверной задвижкой. Этот дословный перевод звучит нелепо, не правда ли?  На родном смоленском языке эта фразочка гораздо выразительнее!

Скрабочить — скребётся. Это доступно.

Дуйма — метель.  Кстати, это народная примета такая: кошка начинает скработать  — к дуйме. Не знаю, как теперь, а раньше кошки не ошибались.

Волдочка — отверстие в двери для кур, кошек.

Шату-бату — очень быстро, типа «раз-два — и готово».

Цепок – вид дверного запора, крючок, цепочка.

Белевар — обочина дороги, то, что в городе называют тротуаром. Восходит белевар, скорее всего, к слову бульвар.

Ховачки — прятки, каждый угадает с первой попытки.

Пуня — сарай для сена.

Поветь — вид надворной постройки — навес.

Шал лихой береть за голову — это уже фразеологизм диалектного происхождения, он обозначает «ошалеть».

По колам, по вирам — где попало, не разбирая дороги.

Вязёнки — вязаные варежки. А похожее слово вязанка (с ударением на первом слоге) — вязаная кофта.

Пеколка — то же, что и печурка: небольшое углубление в тёплой стороне печи. Туда хорошо было класть рукавицы, носки. Там лежали спички, чтобы всегда были сухими. Пеколок (печурок), как правило, было две.

Кумельгом — проворно, очень быстро. Ударение на У. Не путать со словом кувырком.

Кожук — часть печки, дымоход. Очень тёплый, к нему так здорово прислоняться, чтобы прогреться.

А ещё, обратите внимание, в нашем родном языке предлог В заменяли предлогом У: «у хлеве». Вместо «около», «возле» говорили ЛИ: «ли печки».

А наше знаменитое ТИ! Это, наверное, языковая визитная карточка всех смолян. Вместо «хочешь ли», «будешь ли», «есть ли» говорили (да ещё и говорят деревенские старожилы) «ти хочешь», «ти будешь», «ти есть». А фраза «Ти лили кошке картошки» была почти хрестоматийной…

Увы, он уходит из обихода, язык нашего детства, как ушли и сами детские годы. Но в памяти хранится, как дорогая реликвия, и, возвращаясь к нему порой, я наслаждаюсь  родными словами, как музыкой.

Будто музыкой, пролившейся с небес, вошло в душу, а потом родилось ещё одно стихотворение «на языке деревенского детства». И, конечно, это тоже воспоминание, но уже не о зимних забавах, а о волшебной летней поре, когда почти в каждый дом приезжали на каникулы городские внуки и племянники, и жизнь сельской глубинки менялась. Но и они, горожане, менялись тоже...

Это были незабываемые дни, когда каким-то невероятным образом игры переплетались с работой, и всё это: сенокос, купание, пастьба овец или коров, походы в лес за ягодами — составляло наш замечательный неповторимый мир. Нам было так весело, так интересно, так отрадно и уютно в нём, что до сих пор летние каникулы — одно из самых дорогих воспоминаний детства.

ДЕРЕВЕНСКИЕ КАНИКУЛЫ

Росы. Ранние рассветы.

Запах скошенной травы…

Как всегда, в деревню летом

Едут гости из Москвы.

Сдав экзамен в высшей школе

Аккурат к Петрову дню,

Навестить решила Лёля

Деревенскую родню.

Баба Нюша рада гостье  —

Ей помощница нужна.

А то дома, на покосе,

В огороде — всё одна.

Лёля в новом сарафане,

С полотенцем — за порог:

— Я с соседкой нашей Маней

Загорать…

— Постой-ка, дёк! —

Ей вдогонку баба Нюша, —

Ты кудый-то со двора?

Маня, глянь-ка, сено сушить.

Да и мне уже пора.

Ты сюды, Алёна, слухай, —

Бабка ей даёт наряд. —

Наша серая квокуха

Нонче вывела писклят.

И пока я на покосе,

Плойму надо накормить.

У манерке сваришь просо —

Тама, сприходу стоить.

Ганки выметешь и сени.

 Будь хозяйкой тут вобче.

На обед свари крупеню.

Молоко у горлаче.

Нюша лоб перекрестила,

Грабли в руки — и пошла.

Лёля — мило иль не мило —

А берётся за дела.

Не ленива девка, впрочем.

Мыть готова и варить.

Только был бы переводчик

Те слова переводить.

Где манерка? А крупеня —

Что такое за еда?

И берут её сомненья:

Вдруг не справлюсь? Что тогда?

Лёля первую неделю

Аж всплакнула раза два,

Разбирая еле-еле

Непонятные слова.

Но бойка и некапризна,

Одолела ту напасть —

Приобщилась к сельской жизни,

Будто тут и родилась.

Не гадала уж уныло,

Где примыльник, где поветь.

И полы так гольнем мыла —

Любо-дорого смотреть.

Бабы Нюшину бурёнку

Подоить могла легко,

Полюбила из доёнки

Пить парное молоко.

Печь топить училась жарко

И сварить уже могла

Всё: ленивку, свежеварку,

Даже палухи пекла.

Не грустит она, не тужит.

И про город ни гу-гу.

А загар её не хуже,

Чем на крымском берегу.

Только тает лето быстро,

 Не воротишь время вспять.

Вот уже желтеют листья,

Надо в город уезжать.

Загрустила баба Нюша.

Внучка, ту заметив грусть,

Шепчет: «Бабушка, послушай,

Я к тебе ещё вернусь.

Буду мыть полы, посуду

По пятнадцать раз на дню.

И не бойся, не забуду

Деревенское меню.

Поскучаешь чуть зимою —

Там и лето, и тепло.

На покос пойдём с тобою

За соседнее село.

Помогу тебе хотя бы

Класть копёшки и стоги.

Ты уручистые грабли

Для меня побереги».

Ой, согрела внучка душу,

Разогнала глумоту.

Полегчало бабе Нюше,

Слава Господу Христу!

Девку ветлую, простую

Вся деревня приняла.

Даже предиха Вастуля

И погудить не смогла,

А сказала бригадиру:

«Внучка Нюшина — на «ять»!

Городские неуковыры

Даже рядом не стоять!»

Росы. Ранние рассветы.

Запах скошенной травы.

Нет, не зря в деревню летом

Едут гости из Москвы.

Такая история многим знакома. «В сёлах, Рязанщины, в сёлах Смоленщины» подобное происходило едва ли не каждое лето. Разница лишь в словах местного диалекта.  Названия предметов обихода, блюд, животных и т.п. порой в соседних районах одной области могли быть своими, особенными.  Не каждый мог знать, что такое ленивка, палухи и проч. Поэтому данное стихотворение требует маленького комментария.

Начнём с этих самых кушаний. Ленивку варили, как правило, летом. Это так называемые ленивые щи: капуста, сваренная на молоке.  Не знаю, что получится, если их приготовить на газовой плите, но из печки это такая вкуснятина! А какой запах стоял в хате, когда варили ленивку! Для меня это — один из сладких запахов детства…

Палухи — простые лепёшки, которые пекли перед огнём – перед палом.

Свежеварка — картошка или картофельный суп, который едят свежим, как только сварят, не оставляют в печке до обеда.

Крупеня — крупяной суп, молочный, но не обязательно. Крупеню варили и на мясном бульоне, причём крупа в таком супе могла соседствовать с картошкой. И это было вкусно.

Теперь о посуде. Горлач — кувшин, как правило, для молока. Даже пословица такая была: пока корова не телилась, нечего горлач покупать. И тут же по теме — доёнка. Ведро, в которое доили коров. Общеупотребительный аналог — подойник.

Манерка — небольшая кастрюлька или котелок.

Что касается квокухи и писклят, можно не объяснять. Даже тот, кто не жил в деревне, догадается, что речь идёт о наседке с цыплятами. А слово плойма употреблялось в значении выводок. Иногда говорили так и о большом количестве детей.

Сени (сенцы) — коридор, терраса  

Ганки — Крыльцо

Примыльник — предбанник.

Поветь — надворная постройка типа навеса. Слово уже встречалось.

Голень — веник из прутьев — голый, без листьев. В голень превращался банный веник, много раз использованный. Им мыли некрашеные полы — грязь хорошо оттиралась. Половицы становились светлыми, жёлтенькими, и в хате хорошо пахло вымытыми полами.

Сприходу — у входа, возле дверей.

Уручистые — удобные, ловкие в руках.

«На ять» — как правило, это слово сопровождалось жестом, а именно показом поднятого вверх большого пальца. Это и означало «на большой».

Предиха — жена председателя. Председатель — сокращённо пред, его жена — предиха. Это явно диалектное образование советской поры. Вполне возможно, оно нигде, кроме нашей местности, не употреблялось.

И теперь два, можно сказать, антонима. Не стопроцентные, конечно, но всё же слова с противоположной экспрессией.

Ветлая — приветливая, доброжелательная. Это явно положительная оценка. А неуковыра — оценка другого рода. Так называли капризуль, которым всё не так. Городским манерным девчонкам часто доставалась такая характеристика. Причём У в этом слове произносилось кратко. Получалось нечто среднее между У и В. Лингвисты знают, как называется такой звук. Впрочем, это уже тонкости.

Погудить (от гл. гудить, ударение на У) — осудить, сказать что-то нелестное. К слову, неуковырам частенько доставалось: их деревенские старушки гудили, что называется, от души.

Осталось одно слово — дёк. Не помню, когда его слышала последний раз. Может, лет тридцать назад, когда ещё живы были моя бабушка и её сверстницы. Они именно так и обращались друг к другу — дёк. Скорее всего, это преобразованное девка. В обращении оно превращалось в девк, где В менялось на У краткое: деук. А законы экономии языка превратили его в дёк.

Какие бы языковые процессы ни проходили в новом веке, но в памяти моего поколения «деревенские» слова остались. И мне очень хочется, чтобы они не исчезли совсем. Ведь диалект — это наш родной язык, язык тех, кто родился и вырос на дорогобужской земле. Он так же ценен, как местные народные песни и сказки, народные костюмы, которые представляют пласт народной культуры. Их никто не носит каждый день. Надевают такие наряды только на фольклорные праздники или театрализованные представления. В другое время эти свидетельства старины хранят в сундуках, в музеях

Вот и со словом то же самое! Мы общаемся на литературном русском языке. А тот язык — особенный, местный, носителей которого всё меньше и меньше, — постепенно исчезает. Но имеем ли мы право дать ему пропасть совершенно?  Не мы ли, ещё не старое поколение прошлого века, обязаны что-то предпринять для сохранения этого достояния. Его ведь тоже, образно говоря, можно спрятать в какой-то «сундук» — в стихи, статьи, собрания пословиц, сказок… А наши потомки, доставая их, как старый прабабушкин сарафан, смогут любоваться, удивляться, узнавать что-то новое о самобытной культуре своего родного края.

**********